Елена Минкина-Тайчер - Женщина на заданную тему[Повесть из сборника "Женщина на заданную тему"]
— А у нас называют шарлотка. Без мороженого, но тоже вкусно получается.
Да, пирог был вкусным. Забыто вкусным, — какое–то другое тесто, пухлое и сладкое даже без начинки. Хотелось дремать и смотреть на маленькие ловкие руки. Она была ужасно уютной, эта специалистка в системном анализе, и все было уютным и теплым — чашки с цветочками, маленькое вышитое полотенце, терпкий прекрасно заваренный чай.
— Да, чай я хорошо завариваю. Специально научилась, все–таки выход!
— Выход?
— Ага. Потому что у меня кофе убегает. Говорят, все люди делятся на тех, у кого никогда не убегает кофе и у которых всегда. Сколько ни стараюсь, стою смирно у самой плиты, глаз не отрываю… Но в самую последнюю минуту всегда что–то случается, — то погоду начнут передавать, то телефон зазвонит. Один человек говорит, что я раззява и разгильдяйка.
— Он что, всерьез так говорит?
— Конечно. Еще как всерьез! Особенно после того, как я потеряла кошелек с целой зарплатой. Три дня отчитывал без перерыва на обед. Но он надеется меня перевоспитать. Думает, что если долго ругать, то, возможно, я стану собранной и внимательной.
— И ругает?
— Жутко! Как будто я — предатель Родины. Или молчит. Осуждающе. Иногда целый день не разговаривает. В каком–то смысле он прав, разгильдяйство раздражает. И денег было очень жалко. Только я совершенно не переношу ссор и начинаю плакать. Глупо, правда?
— Знаете, по–моему, этот ваш «один человек» ничего не понимает ни в жизни, ни в женщинах!
— Вы так думаете? Честное слово? Какое счастье, что на дорогах бывают пробки!
Хотелось так сидеть, и слушать ее болтовню, и никуда не спешить. Смешно признаться, но она ему нравилась, все больше нравилась, особенно если снять эти клетчатые наряды. Вдруг ясно представил круглые бедра, высокую грудь, спутанные кудри по плечам. Этакая повзрослевшая Суламифь. Нет, слишком грустна и растеряна для Суламифи. Скорее, Рахель. Да, конечно, Рахель! Младшая любимая жена, навсегда обиженная глупостью одного и жадностью другого.
Интересно, кто этот «один человек»? Наверняка не муж, про мужа так не говорят. Но и на свободную женщину она не похожа. Слишком домашняя, явно привыкла заниматься не только собой.
Совершенно непонятно, что было делать дальше. Глупо тянуть, сама пригласила, в конце концов! Но почему–то никак не решался обнять или даже взять за руку. Как бы между прочим пересел на кровать, вытянул уставшие ноги. Кровать тоже была смешной, — короткой, как будто специально для нее приготовили, никогда не видел таких в отелях.
За окном быстро темнело, показалось, что ему все снится, и эта комната, и маленькая теплая женщина за столом, и запах яблок от подушки…
Сначала почувствовал затекшую руку и плечо, часы врезались в запястье. Чего это он лег в часах? Потянул на себя подушку, рука запуталась в шелковистой ткани…
И вдруг все вспомнил! Вот идиотизм! Глупейшим образом уснул на чужой кровати, слова доброго не сказал. Придется извиняться и горько жаловаться на усталость.
Но комната была пуста, совершенно по–нежилому пуста. Исчезли тапочки, полотенце, круглый чемоданчик. Только кусок пирога, аккуратно прикрытый салфеткой, лежал на столе. Да еще ткань под подушкой оказалась ночной рубашкой. Длинной рубашкой с какими–то цветочками и пуговками. Ну, да. Не хотела его будить, поэтому и не забрала. Хорош, нечего сказать!
На пирог опиралась открытка, вид на реку, дворец, фонтаны. Он поспешно перевернул, так и есть!
«Дорогой докладчик! Мой поезд уходит в полночь, нужно торопиться, извините. Отель оплачен до утра. Отдыхайте и не волнуйтесь. До свидания.»
Ничего удивительного, сама виновата
Ничего удивительного, сама виновата! С такой клушей иначе и обращаться нельзя, кроме как наплевать и уснуть. Хотя почему наплевать? Человек устал, ночью летел, потом в пробке два часа маялся.
И зачем все время болтала, какая глупость! Ничего не успела спросить ни про Израиль, ни про его впечатление от России.
Если бы было больше времени… Он бы проснулся, немного смущенный и виноватый, и стал целовать мне руки и извиняться. А я бы сделала вид, что сержусь, хотя разве можно на него, Иакова, сердиться!
А потом я повела бы его гулять по вечерней Москве, так здорово смотрятся подсвеченные окна на бульваре, раньше этого не было. И он бы сказал, что просто обязан проводить меня на вокзал, женщина не должна ездить одна по ночам. И мы бы вместе ждали поезда, и вместе зашли в купе, и он бы все не уходил и не уходил, пока проводник не постучал в дверь… Да, конечно! А потом он будет стоять на перроне, махать платочком и утирать слезы!
Какая тоска! Зачем он вообще вернулся в ресторан, остался бы в своем отеле. Нет! Так еще обиднее. И что мне, пирога жалко?
Отдохнет, отоспится, вернется домой в Израиль и будет вспоминать. Да! Будет вспоминать и жалеть, что так быстро меня потерял.
В купе сидели две толстые сонные тетеньки, длинный парень завалился на верхнюю полку и шумно принялся укладываться, не дожидаясь отправления. Его мятые потные кроссовки стояли прямо напротив моей подушки. Еще полчаса дожидаться. Какая ужасная–ужасная тоска.
Вдруг показалось, что нужно срочно выйти. Даже не знаю, почему так мучительно заспешила. Ладно, хоть постою на перроне, подышу воздухом, а не душным запахом чужих вещей.
Израильтянин медленно шел вдоль вагона, всматриваясь в окна. Да, именно он, мой придуманный Иаков, ошибиться невозможно! Ни у кого больше не было такой легкой назависимой походки. И никаких вещей, кроме темной кожаной сумки через плечо.
— Родственница! — радостно закричал он. — Куда вы сбежали так быстро?! И забыли одну важную вещь! Очень красивую, я внимательно рассмотрел.
Он вытащил из сумки сверток и гордо им помахал. Моя ночная рубашка! Ужас. Хорошо хоть не лифчик или тампоны какие–нибудь!
— Вы из–за этого сюда примчались ночью?
— Конечно! Было бы по–свински вам не вернуть, особенно после такого пирога!
Он подошел совсем близко и взял меня за руку. И поцеловал мою руку!!!
— Глупо получилось, не сердитесь, ладно? Ужасно устал.
Конечно, нормальная женщина в таких случаях снисходительно улыбается, а не мычит, как телка.
— Н–н–нет, что вы! Я совершенно не сержусь. Я так ужасно рада!
— Опять ужасно? Что вам все ужасы мерещатся! Давайте прекрасно радоваться, а?
— Да, давайте прекрасно! Так гораздо лучше. Какой вы молодец, что меня нашли! Я ужасно жалела, что мы не простились.
— Ага, все–таки ужасно? А почему мы вообще должны прощаться? Не так часто встречаешь родственника, это нужно беречь. Вы бываете на конгрессах? Хотя что я спрашиваю, мы же там встретились! В октябре планируется похожий конгресс в Геттингене. Приезжайте, а?
— В Ге… в Геттингене? Честное слово?
— Конечно, честное! Я крайне честный человек. Вот ручка, быстро пишите свой мэйл, я вам отправлю приглашение. Идет?
— В Германию на конференцию? — говорит мама, — это замечательно! Папа бы тобой гордился! Обязательно погуляй по старому городу, съезди в университет, должно быть очень интересно! Кстати, там хорошая обувь, может, подберешь что–нибудь на мою косточку?
— А детей туда не берут? — спрашивает Гришка, — тогда привези мне что–нибудь, ладно? И обязательно сходи в зоопарк.
— Во всей фирме не нашлось ни одного толкового мужика? — усмехается Глеб, — ты у них — главный представитель? Проследи, чтобы оплатили билет! Хотя ты его все равно потеряешь.
— Знаешь, Розенфельд, — вздыхает мой босс, — смысла в твоей поездке я совершенно не вижу. Региональная встреча, новой информации никакой, работать с ними вряд ли придется. Хочешь прогуляться в Европу, так и скажи! Ладно, не умирай. Учитывая твои заслуги, оплачу два дня и участие. Но дорога и отель за твой счет!
— Я не верю в чудеса, — ворчит подруга Надя, — особенно, если в них участвуют мужчины. Готовься к разочарованиям. Хотя ты такая чудачка, что может и повезти. Езжай, сколько той жизни!
Дальше все понеслось как в отлаженном спектакле, где актеры играют «на героиню». Глеб уехал в командировку в Барнаул, причем почти на две недели, Гришка записался в новый шахматный кружок и исчез из поля зрения, мама подарила триста долларов «на отдых», подруга Надя достала билет на нужный день и нужный рейс.
Было совершенно непонятно, что брать из одежды. С одной стороны — деловая конференция, с другой — прогулка по городу, да еще в октябре, могут начаться дожди. Я помчалась по магазинам, хотелось все новое и необыкновенное, — белье, колготки, сумку, плащ. Ничего, потом отработаю сверхурочными! Во французской косметике нашла чудесный лак для ногтей, — спокойный и нарядный одновременно, с ним пальцы на руках и ногах тихо сияли, как жемчужинки. Новые туфли на утолщенной подметке делали ноги стройнее и выше и при этом совершенно не мешали ходить. Зонтик был совсем хороший, но по цвету не подходил к плащу, плюнула и купила еще один — кремовый с бордовой полосой, он прекрасно со всем сочетался. Слава Богу, что Глеб уехал и не мог наблюдать эту вакханалию.
